Две великие эпохи модерна Нагорного Карабаха, 1500-1945 и 1945-2000 гг.

Модерн наступил около 1500 г. с распространением огнестрельного оружия. Пушки сняли типично средневековую проблему феодальной раздробленно­сти. Местные владетели больше не могли отсидеться за стенами своих замков. Ружья, косившие конницу кочевников, покончили с набеговой стратегией стя­жания власти в степях. Оба сдвига вели к созданию нового поколения импе­рий на пространстве от Китая, первым избавившегося от монгольского ига, до Испании, отбросившей арабов обратно в Марокко. Между Китаем и Испанией практически одновременно около 1500 г. возникло сразу три империи ислама: Великие Моголы Индии, шиитская династия Сефевидов в Иране и турки-осма­ны, занявшие византийское пространство от Египта до Дуная.

Везение Московского царства — в удаленности от основных геополитиче­ских разломов той эпохи. Турки-сунниты почти 150 лет вели затяжные войны с шиитским Ираном (где властвующая элита говорила, кстати, по-азербайджан­ски). Именно в этих столкновениях исламских тяжеловесов была буквально вы­топтана и выжжена древняя территория Армении. Испанцы в Южной Америке нашли сокровища ацтеков и инков, а вскоре увязли в собственных религиоз­ных войнах с протестантами Европы. Москва же оказалась на пределе логисти­ческих возможностей не только армий Гитлера и Наполеона, но еще поляков и шведов во времена Смуты начала 1600-х гг. России начала Нового време­ни противостояли лишь волжско-татарские ханства, за которыми начинались бескрайние просторы (и природные ресурсы) Урала и Сибири. Русские казаки и стрельцы прошли маршрутами тех же степняков в противоположном направ­лении, всего за столетие достигнув пределов Монголии и самого Китая.

Перескочим теперь в 1900 г. Что стало с Индией, Персией, Китаем, даже с Испанией, не говоря о Польше? Османы еще лавируют среди международных противоречий, но постоянно терпят поражения и теряют провинции. Иногда по­лезно взглянуть на карту глазами современного турецкого националиста. Что изменило мир, где теперь преобладали не Азия и исламские империи, а запад­ные протестанты? Конечно, капитализм. Голландцы и англичане (американ­цы — их прямое ответвление) создали банки и биржи для финансирования сво­их военных усилий. Они поставили пушки на океанские корабли, производимые с индустриальным размахом. Ко всему остальному миру Запад приплыл, как варяги Нового времени, торговать, отбирать, поселяться. Единственное круп­ное государство, куда приплыть не получалось, — Россия.

Российская империя к 1900 г. давно овладела Закавказьем, хотя Северный Кавказ обошелся неожиданно дорого. Редко замечается контраст между ситуа­циями XIX в. в Чечне и будущем Азербайджане, где мусульман проживало го­раздо больше. Российская империя столетиями успешно использовала в от­ношении присоединяемых народов одну и ту же стратегию включения в свою сословную иерархию части местных элит, готовой на компромисс ради укреп­ления своих привилегий. Это работало как в случае шведских и остзейских дворян Финляндии и Курляндии, так и в случае украино-казачьей старшины, татарских мурз и азербайджанских ханов. Трудности возникали там, где пре­тендентов на дворянское достоинство оказывалось в переизбытке (польская шляхта и отчасти грузинские князья) либо таковых не находилось вовсе, как в вольных обществах Нагорного Дагестана и Чечни.

Но к XX в. внутренний договор элит царской России перестал работать. Отныне требовались не помещики и кавалергарды, а промышленники, инже­неры, ученые. Однако университет также рассадник революционного студен­чества и либеральной профессуры. Министр финансов граф Витте универ­ситеты открывал, а полиция закрывала — типичные противоречия реформ. Модернизация есть, однако, геополитический императив, а не философская смена ценностей и вех. Требовались современные заводы, ученые и школы. Иначе без спросу придут те, у кого это все есть, и сделают из вас сырьевую ко­лонию — как после 1900 г. Япония пришла в соседнюю Корею. Модернизация Японии создала для России совершенно новый геополитический вызов с вос­тока, обернувшийся проигранной войной и революцией 1905 г. С запада еще больший вызов являла Германия, объединенная Бисмарком. Это столкновение обернулось уже революцией 1917 г.

Россия в своем роде уникальное государство. Там, где после 1918 г. рухнули все империи-соперники, революционной контрэлите большевиков удалось вос­создать крупнейшее централизованное государство и затем рывком превратить его в военно-индустриальную сверхдержаву. Во главе ее не обязательно должен был оказаться грузин. Однако многонациональный состав советской элиты был предопределен не столько традициями империи, сколько интернационализ­мом коммунистической идеологии и ее модернизмом. Ленин и Сталин следо­вали идеям не только Маркса, но и совсем других немцев — Бисмарка, генерала Людендорфа, индустриального гения Ратенау. В 1945 г. был достигнут модер­низационный и геополитический успех против Японии и Германии, о чем Витте и Столыпин могли только мечтать, скованные по рукам сословными предрас­судками царизма.

Очередной парадокс истории: в создании советской мощи незаурядные роли играли уроженцы Карабаха маршалы Баграмян, Бабаджанян, Худяков (Ханферянц), основатели советского ВПК Иван Тевосян и Амо Елян (полузабы­тый, но, вероятно, самый важный армянин во Второй мировой войне). Все они и многие другие обязаны своим взлетом советской модернизации, а до этого городской энергетике Баку, в те годы нефтяной столицы Российской империи и мира. Об этом ниже, в разборе причин армяно-азербайджанского конфликта.

1945 г. стал рубежом новой эпохи, как некогда 1500-й. Тогда порох способ­ствовал прекращению ужасов феодальных усобиц и кочевых набегов. Теперь же были ликвидированы не только фашизм, но и сама перспектива завоева­тельных колониальных войн. Холодная война осталась холодной благодаря взаимному ядерному сдерживанию СССР и США. Возникло два геополитиче­ских блока плюс пестрый и активный третий мир бывших колоний Запада, где, по выражению британского классика современной истории Эрика Хобсбаума быстро оценили изобретение «русского крестьянского сына Калашникова». На мировой периферии и развернулось соперничество за такие, трезво говоря, символические призы, как Вьетнам и Куба, Ангола и Афганистан.

Послевоенные траектории двух сверхдержав, при всей их риторике о ка­питализме и социализме, оказались поразительно похожи. В 1950-х гг. СССР и США достигли пиков экономического роста и мирового влияния. Оба руко­водства представляли своей победу над фашизмом во имя идеалов свобо­ды или мира и социализма. Обе страны с облегчением забыли свои кошмары 1930-х гг. — Великую депрессию и великие репрессии. Москва и Вашингтон видели свою политику научно обоснованной и обращенной в будущее. Оставалось распространить на третий мир советскую либо американскую версию модер­низации. и вот тут обе сверхдержавы споткнулись соответственно о Вьетнам и об Афганистан.

Войны, казавшиеся периферийными, на фоне гонки вооружений и неизбеж­но нараставшей самостоятельности послевоенных союзников (эксцентричные Польша и Румыния либо восстановившиеся с лихвой экономики Японии и ФРГ) вдруг поднимали вал проблем. В обеих сверхдержавах элиты раскалываются на реформаторов и «твердолобых», а интеллигенция начинает добиваться де­мократизации, т.е. доступа в политику. Вспыхивают дотоле тлевшие этниче­ские конфликты, которые в США выливаются в расовые волнения, а в СССР — в сепаратизм национальных республик (начиная с Карабаха). Американский кризис достигает пика в 1968 г., а советский — в 1989 г. Но исход кризисов оказал­ся различным, потому что есть разница, иметь ли союзниками ФРГ и Японию или Польшу и Монголию.

Ошибка думать, будто в Москве тогда никто не видел этой разницы. СССР упорно прокладывал себе пути в Европу. Немцы для русских традиционные противники, но также торговые партнеры и поставщики идей, кадров и техно­логий. В 1970-х гг. намечается новое сближение под названиями разрядки, эко­номического сотрудничества и западногерманской Ostpolitik, направленной на осторожное восстановление единства Германии и ее роли в Европе и мире пу­тем союза с Москвой. ФРГ в этом поддерживала Франция, другой традицион­ный сосед — соперник немцев, а первой забила тревогу Великобритания. И все по-своему были правы. Ставки возникали колоссальные.

Послевоенный мир шел к новой глобализации, но теперь не под властью колониальных империй, как в XIX в., а в рамках экономического партнер­ства с неизбежной военно-политической составляющей. Континентальная часть Западной Европы после 1945 г. превратилась в скопление бывших цен­тров империй, утративших геополитическую субъектность — Германии, Австрии, Франции, Голландии, Италии и т. д. Их политики, знакомые с истори­ей, не желали повторить судьбу некогда славных Венеции и Флоренции времен Возрождения, в итоге ставших музеями. Экономическое объединение Европы предлагало новый путь к возобновлению субъектности. Именно в экономике проявилось преимущество послевоенных Западной Германии, Франции и осо­бенно Японии, чей технологический потенциал в 1950-1960 гг. был восстанов­лен практически заново — в отличие от индустриального парка США образца 1920-1940-х гг. и тем более Великобритании с ее фабриками из XIX в. Однако лишившаяся колоний Европа остро нуждалась в ресурсах, рынках сбыта и ни­чуть не менее — в военно-политическом потенциале, который по причинам не­давней истории не мог быть германским.

Эти задачи с лихвой решались путем интеграции советского блока. Москва к 1970-м гг. окончательно охладела к революционной идеологии и задумыва­лась о сосуществовании и рыночных реформах. В самой Европе заговорили о конвергенции социализма с капитализмом, закреплении разрядки и взаимо­выгодного сотрудничества. Дух захватывало от перспективы возникновения оси Париж — Берлин — Москва и гигантского торгово-промышленного и научного блока от Ла-Манша до Сибири. Это была бы совсем другая глобализация.

Но с чем остаются США? С Мексикой и британскими доминионами? Европа неуклонно уходила в самостоятельность. Саму Америку сотрясали сту­денческие и расовые волнения, девальвация доллара, вашингтонские сканда­лы и прочие последствия неудачи во Вьетнаме. Ход конем предложил Генри Киссинджер, начавший в 1972 г. переговоры с маоистским Китаем — другой коммунистической сверхдержавой, в те годы выглядевшей слабой и полити­чески безумной. После 1979 г. США также постарались парировать неожидан­ную утрату Ирана в результате исламской революции и опасные диверсии джи­хадистов в Саудовской Аравии и Египте, перенаправив исламистов на борьбу с советским вторжением в Афганистан, а также усиливая религиозных консер­ваторов в Турции. Это уже другой гений американской стратегии — Збигнев Бжезинский, как и Киссинджер, беженец из Центральной Европы, полный опа­сений к Германии, презрения к Франции и ненависти к России.

Результат этих хитроумных маневров на жаргоне ЦРУ называется blowback — излишне сильная отдача при выстреле, а по-русски — «наступить на грабли». Китай, получив доступ к американским технологиям и рынкам, стал неумолимо превращаться в мастерскую мира и дракона, кем он и был более тысячелетия до британских «опиумных» войн 1839-1860 гг. Историю все-таки надо знать. Исламисты возобновили многочисленные «священные войны», бу­шевавшие в ХVIII-ХIХ вв. на просторах от Алжира и Сомали до Афганистана и Чечни. В Турции же из «исламского неолиберализма» возник неукротимый Эрдоган, устроивший собственной армии и госаппарату чистки если не сталин­ского, то уж султанского размаха.

Но в Вашингтоне решили дожимать до конца, продемонстрировав Европе ее геополитическое ничтожество в бывшей Югославии, расширяя НАТО до абсур­да членством геополитических карликов, а более всего — вторжением в Ирак. Необходимо учитывать, что во внешнем курсе США несоразмерно отражают­ся столкновения внутренних интересов Вашингтона — политиков, бюрократий, корпораций. В 2003 г. один молодой эксперт с отчаянием говорил мне: «Если у Буша получится через Ирак захватить контроль над ОПЕК, окружить базами Иран, Россию и Китай, то Демократической партии не видать побед на выбо­рах в следующие 30 лет. Для меня это навсегда!». К слову, он занял видный пост в администрации Обамы.

Распад СССР стал подарком судьбы для США, которые не имели к этому никакого прямого отношения. Вдобавок и Япония по внутренним причинам впала в ловушку нулевого роста. Отпали вопросы о конкуренции «японского ро­бота» и создании мега-Европы. Вне Евросоюза, отныне утратившего амбиции, осталось две бывшие империи, обе важные и исторически европейские, хотя не западные по культуре. Это Россия и Турция. Их лидеры неизбежно должны были заподозрить, что им морочили голову с демократизацией и интеграцией. Оба вскоре начнут собственную игру, порой на грани фола за нехваткой у них крупных сил. Однако сил не хватило даже США — причем споткнулись, как всегда, на периферийных войнах в Ираке и Афганистане. Самоуверенный на­пор Вашингтона на рубеже 1990-х и 2000-х гг. должен был еще на столетие закрепить преимущества, пошатнувшиеся в 1970-х гг. Провал плана глобальной империи обернулся катастрофой для глобальной управляемости (governance).

Сегодня миром руководит не мудрость политиков и не тайный план стра­тегов. Миром вообще никто не руководит. В геополитике это называется крахом гегемонии или, мягче выражаясь, переходной фазой между конфи­гурациями миропорядка. Позади несколько столетий неоспоримого преобла­дания Запада. Но что дальше? Все мы дрейфуем среди обломков целой серии кораблекрушений.

 

Буря на Кавказе. Под редакцией Р. Н. Пухова, Москва, Центр анализа стратегий и технологий, 2021 г.