За последнее десятилетие из известного сравнительно небольшому кругу специалистов профессор Северо-Западного университета из Чикаго Георгий Матвеевич Дерлугьян превратился в одного из самых цитируемых на постсоветском пространстве ученых-социологов.
Г.М. Дерлугьян родился в 1961 году в Краснодаре. Его отец, продолжатель известного артвинского рода Дерлугьянов, Мартирос (Матвей) Мартиросович, родился в 1927 г. в Донбассе, в пос. Енакиево. В молодости, сообщает о своем отце Георгий, он, как многие артвинцы, начинал скорняком и чувячником. После войны окончил техникум, затем политехнический институт в Краснодаре, совмещая учебу с работой, и со временем стал директором Экспериментального завода НИИ пищевой промышленности. Мама Георгия Екатерина Кондратьевна родилась в 1928 г. в ст. Старовеличковская Краснодарского края в семье кубанского казака Кондратия Тарасенко. О своем дедушке Мартиросе Георгий помнил лишь то, что он родился ориентировочно в 1890 г. в Артвине и умер от сердечного приступа в 1947 г.
Как и многие другие артвинцы, дед Георгия Мартирос отправлялся на заработки, причем католики, как рассказывал Георгию его отец, получали лучшую, чем другие армяне, работу в европейских фирмах, которые торговали по всей Османской империи. «Они устраивались, например, приказчиками на складе у французов в порту Александрии, работали в Измире, Трабзоне, Константинополе, ходили в Ливан. Было принято, чтобы молодой парень отправился в другой город или в другую страну поработать – прислугой, поваром или экспедитором по сопровождению грузов. Заработав деньги, он возвращался в Артвин, строил дом и женился». Когда Артвин был присоединен к России, стали больше ходить на заработки в Россию, и там они часто женились на местных девушках». Таким образом, дедушка Мартирос еще до революции встретил свою жену Анну Федоровну (бабушку Георгия) на хуторе Слоновка, когда ходил на заработки.
Живя в Артвине, Анна Федоровна достаточно хорошо овладела армянским языком. После того как Артвин был передан Турции, дедушка и бабушка Георгия поселились в Донбассе. После кончины Мартироса Анна Федоровна жила в Луганске со своими дочками и старшими сестрами отца. Об этот Георгий Матвеевич сообщает нам в своем автобиографическом материале, любезно высланном нам.
«Говоря о себе, – пишет Г.М. Дерлугьян, – надо, наверное, начать с Артвина, откуда родом мои предки. Мой отец принадлежал к общине армян-католиков... То, что мои предки армяно-католики, я понял лишь лет в 13-14, обратив внимание на распятие с надписью на французском языке, которое висело на стене в комнате бабушки. Она не обращала на это внимания – люди были простые. После того как большинство образованных людей погибли во время репрессий в 37-м году, простонародье совершенно не понимало разницы между католической, православной и армянской церковью, ходили в любую, которая была поблизости».
Между тем в артвинский период различия между армянами двух конфессий были существенными.Артвинские католики были достаточно консервативны. Они имели выход на европейские фирмы в Османской империи, были богаче и считались более космополитичными и образованными, чем их земляки или амшенцы – прихожане Армянской Апостольской Церкви. Между ними и артвинцами отношения, судя по всему, были натянутыми, по крайней мере, браков не было.
Вся жизнь артвинцев целиком была организована вокруг церкви. Состоятельные жители Артвина субсидировали учебу способных юношей в Италии. Они должны были там получить сан священника, и кроме того, изучать юридические науки, медицину и восточные языки. Из семейства Дерлугьянов, сообщает далее профессор-социолог, вышло несколько священников, включая последнего – Тер-Карапета Дерлугяна (родного дядю его дедушки). Тер-Карапет учился в армянской школе Ордена Св. Мхитара Себастаци в Венеции. В Артвине он играл большую роль в жизни горожан – принимал роды, крестил детей, учил их в школе, женил, разбирал семейные тяжбы, платил от имени общины налоги, представлял ее сначала перед турецкой, потом перед российской властью, ходил с людьми в суд и, в конце концов, отпевал их. В 1878 году Артвин был присоединен к России вместе с Батумом, а когда стало ясно, что город будет передан Турции, Тер-Карапет вывел оттуда последних армян. Они шли по побережью, там и расселились – Батум, Сухум, Сочи, Новороссийск, вплоть до Краснодара... Есть еще история о том, что Тер-Карапет ездил в Москву, встречался там со Сталиным и вернулся с фотографией, где он сидит на садовой скамейке рядом с ним. «Эта фотография в 20-е годы вроде бы производила огромное впечатление на местное начальство, и церковь не трогали. Возможно, Сталин, будучи молодым революционером, прятался у Тер-Карапета. Говорят, священник немало революционеров прятал на своей пасеке в горах над городом. Тер-Карапет был европейски образованным человеком и, видимо, левых взглядов. Во всяком случае, от некоторых бабушек мне приходилось слышать выражение “красный поп”».
В Краснодаре Тер-Карапет не только отстоял церковь в двадцатые годы, но, даже организовал национальную школу. Впрочем, в 30-е годы церковь все-таки закрыли. Тер-Карапет опять ездил в Москву, опять пытался добиться приема у Сталина, но на этот раз его посадили. «Мой отец вспоминает, – пишет Г.М. Дерлугьян, – что через два года Тер-Карапет все-таки вернулся из лагерей и привез с собой книжку, видимо, на грабаре – это древний армянский язык, совершенно непонятный моему отцу. Тер-Карапет собирал детей вокруг себя, пытался им что-то читать, рассказывать. Но они уже не понимали старика. На моих родителях или даже несколько раньше традиция обрывается».
В своем автобиографическом очерке Георгий Матвеевич пишет: «В моей основной на сегодняшний день книге “Адепт Бурдье на Кавказе” о кабардинском национальном деятеле времен перестройки на примере его биографии можно проследить большой период советской истории. Там я пытаюсь представить, чем было поколение советской молодежи 50-х годов, поколение моих родителей. Многие из них – сироты. Например, отец моей мамы казак Кондрат Тарасенко погиб в лагерях. Воевал на турецком фронте, служил с 1905 по 1910 г. артиллеристом в Карсе. Только женился, как в 1914-м его призвали из резерва на мировую войну, потом Гражданская, раскулачивание, ссылки, и уже в 40-е он погиб в лагерях. Другой армянский дедушка, Мартирос, тоже в 30-е годы провел несколько лет по тюрьмам и лагерям. Не из-за политики, как я понимаю, а потому, что он продолжал заниматься частным изготовлением обуви. В 20-годы они были чувячниками – артелью кустарей-одиночек в Краснодаре».
Георгий Дерлугьян прослеживая свою родословную, отмечает, что на поколении его родителей традиция прерывается. «Поскольку население Артвина было небольшим, – пишет Георгий Матвеевич, – там возникло огромное количество родственников и свойственников. Например, в течение поколений представители рода Дерлугьянов женились на девушках из рода Верапатвелян. И к моему папе приезжала из Новороссийска какая-то артвинская сваха-«ханума», показывала ему фотографию девушки Верапатвелян, рассказывала, что она очень интеллигентная, учится в медицинском институте, будет врачом, умеет играть на пианино. Но мой отец к тому времени уже встречался с моей мамой, молодой телеграфисткой из бедной казачьей семьи. Он категорически отказался ехать на смотрины к девушке. Спустя много лет, когда пришло время мне родиться, и мой отец привез маму в роддом в Краснодаре, врачом, принимавшим роды, оказалась как раз та самая несостоявшаяся его невеста». Родители Георгия уже практически не интересовались армянской историей, хотя иногда из Армении передавались книжки на русском языке. «В детстве я практически не слышал армянского, так как воспитывался в основном у бабушки по материнской линии, которая говорила только по-украински с кубанским казачьим говором. Так что я самокритично признаю, что отношусь к тому, что американские социологи называют национализмом третьего поколения. Впрочем, в английском языке слово “национализм” не имеет негативного оттенка, поэтому его правильнее переводить как “патриотизм”... В исследованиях национальных групп – итальянцев, поляков, армян, других иммигрантов и их потомков в Америке – отмечается, что первое поколение вообще не занимается сохранением традиций. Им главное – пробиться, зацепиться, утвердиться в этом новом космополитическом обществе. Их дети, тем более, не чтут традиции, они стараются стать самыми обыкновенными средними американцами, меняют свои имена. А вот уже третье поколение может себе позволить вдруг заинтересоваться историей своих предков именно потому, что они уже от рождения абсолютные американцы. Я на самом деле, конечно, абсолютно советский человек из Краснодара. Я – часть той космополитичной многонациональной советской общности, которая сложилась к 70-м годам, и поэтому я мог сделать такой выбор. Меня интересовала армянская история, я попытался выучить армянский язык – буквы, по крайней мере, выучил».
Наконец, 60-70-е годы, в которые, по словам нашего героя, произошел «слом единообразия». «Помню, – читаем в указанном очерке, – как я в конце 70-х приехал в Москву, и мне многие говорили: “У вас же интереснее жизнь – интересная культура, какая-то своя древняя история, свои буквы, такая замечательная еда. Давай соберемся, и ты что-нибудь приготовишь армянское”. Вообще-то, с детства мне родная еда – кубанский борщ. Моя мама от силы могла вспомнить, что у нее когда-то были соседки-армянки, которые ее учили заворачивать долму. Я сам уже учился готовить по книжке “Армянская кулинария”. Кстати, с этой книжкой я ездил на войну в Африку, в Мозамбик. Завораживает, особенно когда полный голод и страшная тропическая жара, достать эту книгу и смотреть на цветную картинку стола, накрытого для подачи кофе и гаты».
Окончив среднюю школу в Краснодаре, Георгий приехал в Москву, где, выдержав огромный конкурс, поступил в престижный Институт стран Азии и Африки при МГУ. Престижный советский вуз вел свою родословную от Лазаревского института восточных языков, основанного в 1815 г. как частное «Армянское Лазаревых училище» на средства богатой армянской семьи Лазарян (Лазаревых), а при советской власти преобразованного в Московский институт востоковедения. Последний 24 апреля 1956 г. после очередной реорганизации стал специальным факультетом Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. В 1972 г. он получил современное название – Институт стран Азии и Африки (ИСАА). С 1989 г. ИСАА возглавил ведущий в стране ученый-китаевед доктор исторических наук, профессор Арлен Ваагович Меликсетов (1930-2008). Институт являлся центром подготовки профессиональных востоковедов, специалистов практически по всем странам и регионам афро-азиатского мира. В числе ныне здравствующих его выпускников Борис Акунин, Владимир Брагинский, Владимир Жириновский, Григорий Карасин, Михаил Маргелов, Виктор Посувалюк, Алексей Симонов, Евгений Примаков и др. Ну и, конечно, герой нашего очерка – Георгий Матвеевич Дерлугьян, не только получивший замечательное образование по направлению «африканистика», но и овладевший иностранными языками: португальским, английским и африканским – хауса.
Привычная студенческая жизнь, но не в обычные годы, а когда страна, продолжавшая погружаться в глубокий системный кризис, поменяла нескольких руководителей. Георгий поступил в институт при Брежневе, а оканчивал его в год прихода к власти Горбачева. Время тотального дефицита, но все же это была избалованная Москва и самый престижный вуз страны, в котором студенческие столовые относительно сносно снабжались продуктами. Да и в студенческом общежитии (четыре человека в комнате) сложились добрые и дружественные отношения с соседями по комнате. Пять лет учебы в Институте стран Азии и Африки и пять лет жизни в общежитии, где соседями по комнате были русский, грузин, татарин, чеченец, езид, азербайджанцы... – одним словом, «интернационал». Продуктовая посылка из дома становилось пиршеством для непроизвольно сложившегося «кавказского землячества». Здесь невольно вспоминается рассказ Георгия о своем именитом родственнике – священнике Тер-Карапете, когда тот учился в семинарии мхитаристов: «Рассказывали, что еда из посылок, которые присылались из дома ученикам, там всегда ставилась на общий стол. При этом объявляли: сегодня мы поблагодарим добрых жителей такого-то города, которые нам прислали эту еду, и помолимся за них». Естественно, что каждый молился по-своему.
Для значительной части студентов ИСАА путь к карьере проходил через горячие точки. С началом войны в Афганистане выпускники соответствующего отделения в большинстве своем отправились переводчиками на афганский фронт. Георгий, несомненно, осознавал, что избранная им специализация по странам Африки, бывшим колониям Португалии, где полыхало пламя гражданской войны, не сулила ему спокойной и безопасной жизни.
В период учебы Георгий стажировался в Мозамбике, в городе Тете, находившемся в зоне военных действий. После провозглашения независимости от Португалии (1975), новое промарксистское руководство суверенного Мозамбика, как и многие другие бывшие колонии, провозгласило социалистический путь развития. Естественно, что это обуславливалось желанием получить щедрую помощь от СССР и других социалистических стран. Португальские специалисты уехали, и их место заняли советские, гражданские и военные.
Молодой стажер мог быть полезен не только как переводчик, но и как специалист в области африканистики. Тем более что Георгий занимался темой, связанной с партизанским движением на юге Африки. По этой теме он позднее защитил диссертацию. Но в середине 80-х годов он вряд ли мог предполагать, что через несколько лет ему придется уже изучать «этническое повстанчество» у себя на родине – на Кавказе: Северном и Южном.
В Тете, особенно в первую его поездку, обычным явлением для Георгия были недоедание и кратковременный сон в одежде и с автоматом в руках. Стажировка в Мозамбике не только обогатила молодого специалиста жизненным опытом, закалила его, но и позволила ему почувствовать себя уверенно в материальном отношении…
По поводу последнего обстоятельства Георгий в первой части автобиографического «Рассказа о двух городах» («Моя московская квартира») писал: «Известно, что наше пребывание в Африке оплачивалось довольно щедро. Пятнадцать-двадцать средних зарплат в СССР. Вернувшись в Москву в 1985 году, я обнаружил, что жизнь в ней оставалась пугающе нормальной. После Тете потребовались месяцы, чтобы спать спокойным сном в кровати на простынях и без оружия, или запросто пить воду из-под крана… Между тем, я стал невероятно богатым студентом. Я мог купить самый дорогой из имевшихся автомобилей (Волга-31) за наличные, и все равно осталось бы достаточно денег, чтобы купить подарки всем родственникам. Но зачем покупать машину? Я по-прежнему жил в университетском общежитии... Мы готовились получить дипломы и уехать. (Спустя пять лет некоторые товарищи по комнате стали ведущими фигурами постсоветской политики – либо полевыми командирами в Таджикистане, Карабахе, Ингушетии или Приднестровье, либо миролюбивыми парламентариями, иногда даже в отдаленных странах, наподобие Эритреи, Палестины и Ливана). После хронической переполненности общежитий мысль о том, что я мог позволить себе купить целую кооперативную квартиру, по мере приближения дня выпуска из университета казалась все более поразительной. Но, как мне тут же сообщила доброжелательная дама из Банка для внешней торговли, на самом деле купить квартиру я не мог, потому что у меня не было московской прописки». В общественной приемной Моссовета Георгий получил отказ.
Между тем Георгий получил диплом и одновременно предложение продолжить обучение по избранной в студенческие годы теме, но уже в аспирантуре. Возникла проблема жилья. Обидно было, что имелся начальный «капитал» для внесения первого взноса за кооперативную квартиру в Москве, но, как пишет в указанном рассказе наш герой, «все имевшиеся законные каналы теперь были исчерпаны, а обойти закон у меня не было никакой возможности».
Заниматься научной работой 23-летний молодой специалист-африканист продолжил не в вузовском общежитии, а в Мозамбике – в Верхней Замбези. «Когда я вернулся в Мозамбик годом позже, – читаем мы в “Рассказе о двух городах”, – меня назначили переводчиком при неприметном человеке с обычной фамилией Вороненко. Он приехал для того, чтобы прочитать месячный курс о городском планировании и заработать свои законные валютные рубли. И все же он, в отличие от большинства остальных советских специалистов, не гонялся за японской электроникой. У Вороненко обнаружилась страсть к коллекционированию макондских скульптур из черного дерева. Когда он выяснил, что, помимо свободного владения португальским, у меня есть еще диплом по африканистике, наши профессиональные отношения переросли в дни неторопливых бесед под деревом манго об истории Мозамбика, африканской мифологии и всем остальном. В конечном итоге, разговор пришел к неизбежному вопросу о небольшом богатстве, дожидающемся меня в Банке для внешней торговли». Перед своим отъездом Вороненко оставил Георгию свой домашний телефон и посоветовал связаться с ним, когда тот приедет в Москву.
Тогда Георгий не знал, что Вороненко возглавлял аппарат Московского горсовета. Прибыв на короткое время в столицу, Георгий встретился с маститым московским чиновником, который посоветовал ему написать официальный запрос. Через неделю Георгию позвонили и сообщили, что «вопрос» был «рассмотрен» и, учитывая обстоятельства его «благородного интернационалистского долга» и «особую необходимость в исследовательской работе на дому», «решен положительно». Георгия включили в список очередников. Только необходимо было перечислить необходимую сумму на счет строительной организации. Увы, в этой московской квартире Георгию так и не пришлось пожить. Однако впоследствии он смог ее продать, что облегчило приобретение жилья в Чикаго.
Несколько лет работы в Мозамбике (с перерывом до 1988 г.) позволило накопить значительный материал для диссертационного исследования о повстанческом движении в Мозамбике. По возвращении в Москву он поступил в аспирантуру Института всеобщей истории (ИВИ) Академии наук СССР (ныне РАН), одного из самых авторитетных научных центров страны, основной целью которого является реализация научно-исследовательских проектов в области истории. Итогом интенсивной работы над темой стало диссертационное исследование «Социально-политические аспекты партизанской войны в Мозамбике».
…СССР стоял на пороге своей гибели. Африканская тема значительно померкла на фоне разгоравшихся катаклизмов, в частности на юге страны. Г.М. Дерлугьян переключается на «местную тематику». В 1989 г. он вел интенсивные «полевые исследования» в Фергане, Нагорном Карабахе, Чечне, Аджарии и Абхазии. Интересовали его и такие национальные регионы, где открытых конфликтов не было, но были заложены мины замедленного действия. Речь идет об Адыгее, в советский период являвшейся автономной областью в составе Краснодарского края. Ее территория непосредственно примыкала к родному городу Георгия, достаточно было перейти мост через реку Кубань – и ты оказался в пределах этой автономии – ныне республики.
Первая известная его статья («Горские князья, партвыдвиженцы и помидорщики: двести лет социальной эволюции адыгейских элит»), опубликованная в год окончания аспирантуры, была необычна не только по своему названию, но и непривычной для советской школы манере изложения материала. О научном стиле автора обозреватель «Русского репортера» писал: «Уже по этому заголовку одной из первых статей Дерлугьяна можно судить о том, как работает этот ученый. Во-первых, он не схоластичен: если формулирует какие-то социологические теории, то они всегда основаны на знании мелочей жизни. Во-вторых, он популярен: его с одинаковым интересом читают ученые и просто любопытные люди, владеющие элементарными навыками чтения. В-третьих, он проницателен: способен через биографию одного человека показать, как рождаются социальные миры и государства. Наконец – а может быть, в первую очередь, – Дерлугьян относится к людям с любовью и любопытством: если он пишет, скажем, о конкретном этническом конфликте, его будут читать обе стороны, при этом каждая признает его объективность». И далее, читаем в материале, ученый «показал, как консолидируется и работает власть – военно-административная, экономическая и символическая – в конкретных социальных и географических ландшафтах».
Эта оценка прозвучала через двадцать лет после опубликования объемной статьи. А в тот период, когда гибла великая империя, объективно нуждавшаяся (речь идет о стране и народе) в рецептах, как приостановить летальный исход, способности молодого ученого мало интересовали тех, кто готовился к разделу страны. Наоборот, неординарный способ мышления начинающего, неизвестного научной общественности молодого ученого, только что защитившего кандидатскую диссертацию по социальной истории и активно занимавшегося межнациональными конфликтами в стране, заметили из-за Атлантики.
Молодого ученого пригласил в Центр Фернана Броделя при Бингемтонском Университете (штат Нью-Йорк) выдающийся ученый современности Иммануил Валлерстайн, кстати, также начинавший свою научную карьеру в качестве ученого-африканиста. В своем выборе И. Валлерстайн не ошибся. Георгий Дерлугьян становится не только его учеником и последователем, но, несмотря на разницу в возрасте, близким другом. В одной из аннотаций на труды Георгия Матвеевича читаем: «Знающие люди называют Дерлугьяна наследником мир-системного анализа Иммануила Валлерстайна, а потому одним из “внуков” известного французского историка Фернана Броделя».
Для понимания научного кредо героя нашего очерка считаем не лишним коротко познакомиться с разработанной Валлерстайном (и его учениками, в первую очередь, Г.М. Дерлугьяном) мир-системной теорией. В ней Валлерстайн, опираясь на предложенные Фернаном Броделем принципы комплексного исторического анализа, синтезирует социологический, исторический и экономический подходы к общественной эволюции.
Главным понятием концепции Валлерстайна является мир-экономика – система международных связей, основанная на торговле. Помимо мир-экономик разные страны могут объединяться в мир-империи, основанные не на экономическом, а на политическом единстве. История рассматривается им как развитие различных региональных мир-систем (мир-экономик и мир-империй), которые долгое время конкурировали друг с другом, пока европейская (капиталистическая) мир-экономика не стала доминирующей. Тем самым Валлерстайн оспаривает формационный и цивилизационный подходы к истории, предлагая третью парадигму общественного развития. Традиционно считалось, что капитализм как общественная система первоначально зародился в отдельных наиболее развитых странах, и лишь затем стало складываться капиталистическое мировое хозяйство. Согласно же концепции Валлерстайна, напротив, капитализм изначально развивался как целостная система мировых связей, отдельными элементами которой являлись национальные экономики. Капитализм, по Валлерстайну, родился в XVIв., когда в Западной Европе мир-империи уступили место мир-экономике, основанной на торговле. Капиталистическая мир-экономика породила колониальную экспансию. К XIXв. она осталась единственной современной мир-системой. Согласно теории Валлерстайна, все страны капиталистической мир-экономики живут в одном ритме, диктуемом «длинными волнами» Кондратьева. Для мир-экономики характерно «осевое разделение труда» – деление на ядро (центр) и периферию. Страны Запада, образующие ядро мирового хозяйства, играют роль ведущей силы мирохозяйственного развития. Другие страны образуют зависимую от первой периферию. Их отсталость и зависимость – результат навязанной им экономической специализации.
Валлерстайн считает капитализм антирыночной системой, поскольку страны ядра монополизируют свое привилегированное положение. Впрочем, в ХХ в. грань между ядром и периферией стала отчасти стираться из-за активных попыток ранее отсталых стран ворваться в круг активных участников мирового хозяйства. Другим стержнем эволюции капиталистической мир-экономики является борьба между странами ядра. Роль гегемона в мировой торговле последовательно играли Голландия (XVIIв.), Великобритания (XIXв.) и США (XXв.). В промежутках между периодами гегемонии происходило противоборство сильнейших в экономическом отношении держав. По мнению Валлерстайна, в современную эпоху Америка теряет статус лидера.
В целом, мир-системная теория Валлерстайна оказала огромное влияние на рост интереса к истории и способствовала рождению исторической глобалистики.
В Бингемтонском университете Георгий защитил докторскую диссертацию по социологии. Он показал себя не только как талантливый ученый, но и как блестящий лектор. Из разных американских университетов поступали перспективные предложения. Г.М. Дерлугьян работал в Корнельском и Мичиганском университетах, но затем, в 1997 г., остановил свой выбор на Северо-Западном университете в Чикаго, где ему предложили должность профессора макросоциологии.
Естественно, что работа в Чикаго никак не помешала его активной деятельности в Центре им. Фернана Броделя.
К мнению профессора Дерлугьяна прислушиваются видные политики США и других стран. Он консультировал по вопросам терроризма, этнических конфликтов и глобализации комитеты Конгресса США, также CNN и BBC. Г.М. Дерлугьян – основатель и исполнительный член Руководящего комитета проекта «Возможные сценарии развития мира» в Совете социологических исследований США (совместно с Крейгом Кэлхауном, Иммануилом Валлерстайном и Петром Дуткевичем). Этот проект, начатый SSRC (Social Science Research Council – Совет социологических исследований), объединяет междисциплинарную группу лучших ученых со всего мира, включая Мануэля Кастельса, Чаглара Кейдера, Дэни Родрика, Джомо Кваме Сундарама, Беверли Сильвер, Гопала Балакришнана, Бина Вонга, Бранко Милановича и др. Профессор Дерлугьян – член Исполнительного комитета Программы новых подходов к безопасности России (PONARS; Program on New Approaches to Russia’s Security), Центра стратегических и международных исследований и Джорджтаунского университета (с 2006 г.). Является постоянным автором престижных аналитических журналов, в том числе Лондонского «New Left Review». Его работы переводятся на десятки языков мира (японский, французский, немецкий, испанский, китайский, польский, турецкий и т.д.). Основные темы исследований последних лет: реинтерпретация траектории СССР в перспективе мир-системного анализа, постсоветские войны на Кавказе, глобальная капиталистическая трансформация наших дней и др.
Но это далеко не полный перечень профессиональной жизни нашего героя. Ведь самым важным является (так учил Фернан Бродель) обыденность, проще сказать, налаженный быт, который в немалой степени зависит от наличия собственного жилья. Благодаря неимоверному труду были накоплены кое-какие средства, которые вместе с суммой, полученной от продажи московской квартиры, позволили начать поиск недвижимости в Чикаго. Этим перипетиям посвящена вторая часть уже упоминавшегося автобиографического «Рассказа о двух городах» – «Дом в Иллинойсе». Доступность рассказа во всемирных сетях позволяет нам не останавливаться на «биографии Дерлугьяна-строителя». Приведем только несколько выдержек.
«Вскоре стало мучительно ясно, – читаем в начале этой главы, – что наше небольшое состояние было слишком мало, чтобы купить хоть что-то на огромной территории Чикаго в пределах досягаемости северо-западного университетского городка… Жить в Чикаго – значит, быть привязанным к одной из самых ужасных школьных систем в Америке или искать деньги на частную школу. Самым лучшим и благополучным школьным районом был Уилмет, аккуратный зеленый пригород (соотношение бетона и растительности вообще служит надежным показателем социального статуса в Чикаго), а до университетского городка можно было добраться на велосипеде. Разумеется, сочетание безопасности, хороших школ, озеленения и инфраструктуры – это признаки белой верхушки среднего класса, бегущей из города... Неделю спустя я ехал на велосипеде вниз по Уилмет-Авеню, как вдруг увидел элегантно одетую женщину, в шелках и с множеством драгоценностей, явно агента по продаже недвижимости, которая забивала молотком в лужайку перед домом табличку “Продается”. Вежливо предложив помочь ей, я посмотрел на дом – типичный чикагский одноэтажный дом из желтого кирпича, только намного больше того, что мы пытались купить – и сказал: “Я бы хотел его купить”».
Ну, а дальше замечательный рассказ о том, как Георгий Дерлугьян занимался капитальным переустройством своего дома. Иметь свой дом в Америке, значит превратиться «окончательно» в американца. Хотя сам Георгий отмечал, что весь его облик в процессе реконструкции дома полностью соответствовал описанию армянских торговцев семнадцатого века у Фернана Броделя: «упрямые, трезвые, отважные и деятельные горцы».
Финальной точкой в трудах по обустройству дома стало водружение на флагшток московского флага (хотя рассматривались варианты символов НКР и РФ). «Решение появилось, как и в большинстве политических тупиков, само собой. Мой младший сын Степан, как мы выяснили, экспроприировал старый московский флаг с фонарного столба на Кутузовском проспекте в Москве во время празднования 850-й годовщины города. С того времени он хранил его в кармане своего рюкзака. Флаг действительно превосходен: красное поле, а в центре – сцена убийства дракона Св. Георгием Победоносцем. По эстетическим соображениям и ассоциации с моим именем мы закончили поднятием флага Московии».
Наконец, появился свой собственный дом и самое главное – свой собственный кабинет, обставленный так, чтобы сама его аура позволяла в ночной тиши писать рецензии на студенческие работы, плодотворно продолжать работу над интересующей темой. Решение главной бытовой проблемы ознаменовалось написанием целого значительных трудов и, в частности, его новой работы, самой крупной по сравнению с теми, которые были написаны до того. Речь идет о книге «Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе» (2005).
«Адепт Бурдье на Кавказе…» сразу же стала бестселлером и получила высокую оценку в научной среде. В 2005 году она была признана Американской социологической ассоциацией лучшей книгой по политической социологии. В 2006 году литературное приложение Times также отнесло ее к лучшим книгам. Журнал «Washington Profile» поместил Г.М. Дерлугьяна в список «Сто наиболее влиятельных выходцев из России в Америке».
В России эту книгу смогли оценить только через пять лет. Для многих исследователей она стала откровением. За работу «Адепт Бурдье на Кавказе…» Георгию Матвеевичу на XIIМеждународной ярмарке интеллектуальной литературы в Москве была присуждена Первая премия «Общественная мысль – 2010».
Нет пророка в своем отечестве! Надо было получить признание в Америке, Европе, во всем мире, чтобы, наконец, в родной стране обратили внимание на труды известного социолога. Труды, которые посвящены России, а их содержание дает современным российским политикам великолепный материал для выбора вариантов развития, определения пути, в каком направлении развивать страну. И, самое главное, результативная деятельность «армяно-русского Питирима Сорокина» не стоит российской казне ни цента.
А между тем на родине автора сотни и тысячи «организаторов науки», подвязавшихся к дорогостоящим проектам, рождают научных «выкидышей». Они опасаются показывать свое «научное лицо» и, тем более, «продукт», за который произведена оплата. Их можно встретить на престижных административных должностях, но их мы не найдем, например, в списке «Десять самых авторитетных экономистов и социологов России последнего десятилетия». Дело в том, что авторитетное издание «Русский репортер», с которым, кстати, тесно сотрудничает наш профессор, совместно с большой группой экспертов составило список из десяти самых влиятельных экономистов и социологов России последнего десятилетия. В список попали не просто теоретики, но и те, чьи работы могут быть использованы в практической деятельности и политиков, и чиновников. Их авторитет основан на реальных научных достижениях, то есть на открытии явлений, закономерностей и связей, которые позволяют лучше понимать российское общество. В этом списке значатся: Виктор Полтерович, академик РАН, проректор Российской экономической школы, заведующий лабораторией математической экономики Центрального экономико-математического института РАН; Александр Филиппов, доктор социологических наук, профессор Государственного университета – высшей школы экономики (ГУ-ВШЭ), руководитель Центра фундаментальной социологии Института социологии РАН, главный редактор журнала «Социологическое обозрение»; Дмитрий Фурман, политолог, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института Европы РАН; Вадим Волков, доктор философии (Кембридж), доктор социологических наук, проректор по международным делам Европейского университета в Санкт-Петербурге, профессор филиала ГУ-ВШЭ в Санкт-Петербурге; Анатолий Вишневский, доктор экономических наук, действительный член Российской академии естественных наук, руководитель Центра демографии и экологии человека РАН, директор Института демографии ГУ-ВШЭ, профессор; Владимир Попов, доктор экономических наук, профессор Российской экономической школы; Яков Паппэ, доктор экономических наук, главный научный сотрудник Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, Цуциев Артур, социолог, кандидат философских наук, старший научный сотрудник Центра социологических исследований Владикавказского института управления; Владимир Гимпельсон, кандидат экономических наук, директор Центра трудовых исследований ГУ-ВШЭ, профессор. Ну и, конечно же, в числе десяти ученых называется Георгий Дерлугьян.
Научная деятельность Г.М. Дерлугьяна не главное в нашем очерке. Во-первых, еще очень рано подводить ее итоги. Во-вторых, наша задача заключается в том, чтобы представить образ артвинца-россиянина, который волей судьбы оказался американцем.
Впрочем, вряд ли Георгий стал американцем. Тогда кем? В образовавшемся треугольнике: Артвин – Краснодар – Чикаго, в центре которого оказался Георгий, каждый конец обладает мощной энергетикой притяжения: армянской, российско-советской и американской. Он не раз задумывался о своей идентичности. Можно было бы удовлетвориться его высказыванием: «Я на самом деле, конечно, абсолютно советский человек из Краснодара. Я часть той космополитичной многонациональной советской общности, которая сложилась к 70-м годам…». Но той страны уже нет, нет и той Конституции 1977 года, которая зафиксировала новую «историческую общность»…
Нам попалось одно прошлогоднее интервью с профессором Дерлугьяном во время его очередного пребывания в России – он нередко выступает на родине с лекциями. Когда корреспондент обратился к нему: «Наш... хотел сказать "бывший соотечественник", но, Георгий, Вы же не бывший, Вы и нынешний. Соотечественники бывшими не бывают!». Наш герой ответил: «Если считать Армению частью СССР». Этот феноменальный ответ Георгия о своей идентичности показателен.
Армянская, артвинская энергетика с отъездом в Америку не ослабла, а, наоборот, именно там окрепла. В какой-то мере на нее повлияла и жена Арусяк (это второй брак) родом из Еревана. Кстати, фамилия супруги Ахназарян в июне 2011 г. получила широкую известность в связи с успешным выступлением на конкурсе им. Чайковского в Москве родного брата Арусяк – юного Нарека Ахназаряна.
В известной степени благодаря Арусяк вся обстановка, все внутреннее убранство и, главное, аура нового чикагского жилья напоминают Армению. Предоставим слово Георгию Дерлугьяну: «Посмотрите, как у меня украшен мой кабинет. Здесь не только армянские вещи, есть кое-что из Африки. Висит восточный ковер… Иначе мой кабинет будет стандартным американским кабинетом с серой железной мебелью. Неизбежно стандартизированная материальная среда массового производства, в которой мы живем – слава Богу, что она есть, не надо забывать, в какой нищете жили наши предки, какого качества большей частью были домотканые ткани. Но вот эту новую индустриальную среду, этот комфорт надо еще очеловечить. Я думаю, одно из сильнейших средств очеловечивания среды обитания – этническая культура. Как украшается жилище, что ставится на стол и как. Я, честно признать, иногда просто ругаюсь с женой – она слишком много времени тратит на то, чтобы накрыть стол, особенно когда у нас гости. Сколько потом посуды приходится мыть?! Но вот вчера у меня собрались ученые из разных стран – где бы еще мы так тепло посидели, в каком ресторане? Настоящий домашний стол, где паштет приготовлен руками жены, где стоит “пасуцва долма”, наше вино, сыр “чанах”, привезенный из Еревана. То, что ученые-антропологи называют передатчиками эмоций. Таким передатчиком может быть практически любой эмоционально заряженный предмет или действие. Никакой мистики, заряд эмоций в нас самих, предмет – повод о нем вспомнить. Я ведь могу купить и французский сыр, и швейцарский, и какой-нибудь редкий испанский овечий тройного копчения в виноградных листьях. Не буду утверждать, что армянский сыр самый лучший в мире. Но для нас подать его, украшенным зеленью, на расписной тарелочке, купленной на ереванском Вернисаже – это совершенно другое дело. Чтобы чай был в подстаканниках, на которых выгравировано по-армянски нечто очаровательно старомодное, вроде “Жорику от Марусяк в день 39-летия, 1964 год”. Есть еще серебряный подстаканник хрущевских времен с надписью “Миру мир” или с изображением здания МГУ. Эти вещи делают обиход другим. Стол, за которым мы произносим тосты… Вот в этом смысле я считаю, что остаюсь армянином. Когда начинаются разговоры о национальных интересах, я, честно говоря, умолкаю и хочу отойти в сторону.
Существует представление об ограниченном количестве скамеек, помеченных национальной краской. Есть и люди, которые заняли уже все центральные места – и, ради Бога, пускай они сидят на этих скамейках и громко рассуждают о своем армянстве. Мир достаточно большой, лично я могу жить, где угодно. А вот, что я делаю у себя дома в Чикаго – это мое дело. Возьму вот и прилягу на армянском карпете посреди комнаты.
Трудности, конечно, возникают. Например, сын спрашивает: “Папа, ну, что у меня армянского? Я не знаю армянского языка, был в Армении два раза в жизни. У меня только армянская фамилия, очень трудная для всех”. – “Прочти рассказ американского армянина Уильяма Сарояна. Есть у него “Письмо моей маме”, которое она никогда не сможет прочитать – потому что мама не могла читать по-английски, а Сароян не мог писать по-армянски. Почему это важно? Ну, понимаешь, в общем-то, было бы неестественно, если бы ты считал себя американцем. Ты не вполне американец. Но кем-то ты должен быть. Когда-нибудь ты поймешь, что это важно, это просто очень приятно. Не хочу, чтобы для тебя было бы каким-то обязательством ходить на армянские собрания или в армянскую церковь. Если тебе это приятно – походи, пообщайся с людьми. Научись играть в те же нарды. Я хочу, чтобы ты получал от этого удовольствие. Чтобы знал, какой кофе мы пьем, как танцуем. Это такие маленькие ритуалы, которые создают социальную жизнь…”. Наш ковер ручной работы из Абовяна 57-го года. Для меня очень важно, что какие-то армянские женщины из Абовяна, работая на дому, пытались выполнить определенный рисунок, и у них он не очень получался. Посередине закончилась нитка, они вставили нитку другого цвета. Это по малому соображению брак, но тем самым по большому счету ковер становится очень «человеческим». Ковер продавался в Ереване за 500 долларов, и моя жена Арусяк тогда сказала мне: «Мы можем купить за такие деньги прекрасный новый иранский ковер в чикагском магазине IKEA, а можем купить этот. Цена одинаковая». Я говорю: “Конечно, этот”. Потому что на нем есть брак, армянский брак».
«Армянская аура» родного дома может стать социальной основой национальной идентификации. В этом смысле великий «виртуоз» Спиваков недавно со сцены заявил, что он самый главный армянин. И это результат мощного «внутридомашнего» влияния со стороны жены – красавицы Сати.
И тем более, если национальная идентификация дополняется генетикой. Недавно Георгий «убедился», что он продолжает оставаться армянином и на уровне ДНК. В своем письме нам он сообщал, что один аспирант из Лос-Анджелеса, Ованн Симонян, занимается сбором образцов ДНК различных подгрупп армян. Он искал именно кого-то с артвинским происхождением по отцовской линии – так передаются какие-то хромосомы с мелкими генетическими отклонениями, которые служат в исследовании маркерами. «Так что послужил я науке и источником лабораторной информации, – пишет Георгий. – Первый и приблизительный результат показал наличие у артвинцев признаков хаплогруппы 2L (не берусь сам объяснять, что это такое). Та же хаплогруппа у амшенцев, и вынесли они ее, видимо, еще из района к востоку от оз. Ван в VIIIвеке н.э., когда подданные Аматуни переселялись подальше от арабов – в Ошакан, затем на византийскую сторону – в Причерноморские горы. Однако затем оказалось, что Артвинская хаплогруппа не 2L, a 2L-a, то есть все же отдельная от амшенцев. Эта подгруппа генов, характерная как для армян, так и ливанских христиан-маронитов, находится в основном в районе Киликии. Ованн считает, это может быть свидетельством византийской политики укрепления границ с Арабским халифатом в том же VIIIили IХ веке, когда в результате войн прежнее население Киликии было истреблено и новых поселенцев-воинов греки вербовали в Васпуракане, а также в Сирии, среди местных христиан, возможно ассирийцев». И далее, пишет Георгий, «у нас есть семейная легенда, что кто-то из предков Дерлугьян (сама фамилия возникла много позднее) участвовал в крестовых походах. Это возможно, хотя не менее возможно, что так сохранились отголоски более ранних или более поздних войн, которых там было немало. После падения Киликийского королевства часть армянских “крестоносцев” ушла в сторону Трапезунда и поселилась компактно в Артвине. Если это так, и то, что это были в основном католики, объясняет сохранение киликийского ДНК».
И все же, если в американском плавильном котле люди со стойким самосознанием могут создать свой особый микромир, позволяющий как-то противодействовать мощному воздействию самой развитой постиндустриальной космополитической цивилизации, то труднее всего этим микромиром изолировать детей, не имеющих соответствующего иммунитета и открытых для внешнего воздействия. А уже успешно внедренное в детей американское самосознание, несмотря на все усилия родителей, распространяется на последних через «американизированных» детей...
В.З. Акопян.
ОБЩЕРОССИЙСКАЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ. Материалы международной научно-практической конференции 19-20 апреля 2012 г. город Пятигорск