Почему война в Нагорном Карабахе стала неожиданной?

Причиной того, что экспертное сообщество не предсказало — попро­сту говоря, прохлопало — эту войну, можно счесть специфику построения нау­ки и политической аналитики в Армении и, шире, в постсоветских странах. Дело в том, что исследователи, занимающиеся постсоветским пространством, и исследователи, занимающиеся Ближним Востоком, разделены. Дискурсы их различаются, они практически не пересекаются на одних и тех же площадках, не участвуют в общих проектах. Возможность же активного участия Турции в конфликте на Южном Кавказе и тип этого участия можно было понять толь­ко на пересечении этих двух нарративов — постсоветского и ближневосточно­го.

Турецкое поведение в конфликтах в Сирии, Ираке, Ливии и т.д. было мо­дельным, применялись примерно один и тот же инструментарий, одна и та же стратегия. Однако специалисты по постсоветскому пространству воспринима­ли это как внешнее знание, не очень применимое к реальности предмета их из­учения. И наоборот, тюркологи и ближневосточиики изучали Ближний Восток, а не Кавказ. В итоге ключевой фактор войны, который мог бы быть осмыслен на примере операций с турецким участием на севере Сирии, оказался недостаточ­но учтен специалистами по постсоветскому пространству. Были, конечно, от­дельные исключения, но в целом карабахский конфликт скорее воспринимался в ряду постсоветских, а не ближневосточных горячих точек, географически ча­сто гораздо более близких.

Кроме того, имеет право на существование и несколько отстраненное объ­яснение, трудно дающееся тем, кого война задела за живое. Оно состоит в том, что люди ошибаются и по множеству разных причин могут неверно оценивать и собственные силы, и силы противника. Много раз в истории в разных частях мира войны проигрывались и, более того, вообще становились возможными именно из-за этого. Такой была война Судного дня 1973 г., от возможности ко­торой израильская элита отмахивалась, считая ее, видимо, совершенно невозможной после Шестидневной войны. Такой была и российско-грузинская вой­на 2008 г.: в ретроспективе ясно, что она не могла бы закончиться иначе. Тем не менее она произошла. Да и реакцию России на события на Украине, закончив­шуюся присоединением Крыма и отторжением Донбасса от Украины, неслож­но было предвидеть, и тем не менее случилось так, как случилось. Наконец, есть особенно наглядный случай — участие Франции в двух мировых войнах.

Героическая война, а затем победа Франции в четырехлетней Первой миро­вой войне — и всего 22 года спустя, меньше, чем через поколение, так называе­мая Странная война, а затем сдача Парижа без боя, падение Франции за шесть недель, феномен коллаборационизма. Уже в июне 1940 г. глава нового вишистского правительства Франции маршал Филипп Петен в обращении к нации обвинил в поражении предыдущие правительства, а также атмосферу «распу­щенности и вседозволенности», приведшую к нежеланию французов воевать. К слову, Петен обладал большой личной популярностью, чего нельзя было ска­зать о де Голле.

Таким образом, случай Армении не единичен. Пример той же Франции по­казывает, что страна вполне может упокоиться на лаврах после убедительной победы и что резкая смена ориентиров общества, его готовности и умения сра­жаться может происходить за исторически короткий период.

Но и с учетом этого исход второй карабахской войны видится следствием чего-то гораздо более фундаментального, чем просто совокупность внутрен­них и внешних обстоятельств и человеческих ошибок.

Буря на Кавказе. Под редакцией Р. Н. Пухова, Москва, Центр анализа стратегий и технологий, 2021 г.