Когда в 1918 г., сразу после создания Османской империей второго турецкого государства — Азербайджанской республики, возник территориальный спор с Республикой Арменией, мусаватистское правительство Азербайджана в качестве обоснования своих территориальных притязаний ссылалось на религиозный принцип: христианским государствам Армении и Грузии оно противопоставило «право» на территории, населенные мусульманскими народами — не только азербайджанцами, которых тогда называли «кавказскими татарами», но и курдами, аджарцами, ингилойцами, татами, лезгинами и другими народностями Дагестана.

Предъявляя претензии на территории, населенные не только шиитами, как они сами, но и суннитами, азербайджанцы приступили к реализации пантюркистской программы территориальной экспансии совместно с суннитской Османской империей, а после поражения последней решение этой задачи взяли на себя. Поскольку обоснование претензий на территорию своих соседей — Армении и Грузии успеха не сулило, Азербайджан, как и Турция, весьма отрицательно воспринимал ссылки армян и грузин на «исторические права». Считая их «неосновательными», Азербайджан отдавал предпочтение религиозной статистике в собственной интерпретации. Противопоставляя численность армян всем «мусульманам», Азербайджан добивался все большего расширения сферы своих притязаний фальсификацией данных переписей — преувеличением численности мусульманского населения и преуменьшением армянского. В сферу азербайджанских территориальных притязаний были включены не только земли, населенные мусульманскими народами, но и те земли, которые были населены христианами, но использовались мусульманскими кочевниками-скотоводами для перехода в горные районы отгонного животноводства, как, например, пастбища Нагорного Карабаха.

Вот как выглядела картина сплошного «расселения однородного в культурно-хозяйственно-бытовом отношении мусульманского населения», представленная сотрудником МИД Азербайджана А. Щепотьевым: «Территория, населенная азербайджанским народом с тесно связанными с ним незначительными включениями курдских, персидских, аджарских, ингилойских и горских, в частности, лезгинских, элементов, с совершенно одинаковыми бытовыми, духовными, религиозными, культурными уровнями образа жизни, в географическом отношении ограничена в общих чертах следующим образом: на востоке — Каспийским морем, на севере — восточными отрогами Дагестанских гор по направлению к Дербенту, в Среднем Кавказе — средней частью Кавказского хребта, отрогами гор Ширака (Кала-Дара) и теснинами р. Куры между Тифлисом и Караязскою степью, на северо-западе — Триалетским хребтом и Ацхурским хребтом и Черным морем».

Хотя эти претензии представлялись как основанные на «естественных границах» и «исторической общности», тюрко-мусульманские территориальные права, по существу, обосновывались вторжением тюрок-сельджуков в XI веке и последующим вытеснением коренных христианских народов.

Если мусаватистские предшественники претендовали на большую часть Закавказья, то азербайджанские экспансионисты советского и постсоветского периодов стали заявлять, что Закавказье всегда, во все исторические эпохи принадлежало тюркам. По утверждению азербайджанских руководителей, мусаватистское правительство допустило оплошность, «пожалев армян» и подарив им клочок земли «вокруг Иревана». Когда Турция окончательно перешла в лагерь западных держав и турецкому лидеру М. Кемалю больше не нужно было скрывать своих пантюркистских целей, Азербайджану, созданному пантюркистами, понадобилась такая история этнического происхождения, которая позволила бы избежать обвинений в политических связях с Турцией и приверженности к пантюркизму, а также дистанцироваться от шиитского Ирана, чтобы избежать обвинения в панисламизме. Нужен был статус «коренного народа» Южного Кавказа, не связанного политически ни с оплотом пантюркизма — Турцией, ни с единоверной Персией.

Указание на этот счет первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана М. Д. Багирова было подтверждено решениями XVII и XVIII съездов компартии Азербайджана в 1949 и 1951 гг. Выступая на XVIII съезде, Багиров утверждал, что тюркские кочевники как грабители и убийцы мало соответствовали образу азербайджанцев.

Руководство государства, аннексировавшего исторические армянские территории, постоянно опасалось стремления армянского населения Карабаха воссоединиться с Арменией. Поэтому оно с рвением принялось решать задачу — обосновать свою «автохтонность» в Закавказье.

Так как у пришлых тюркских племен и сложившейся на их основе нации не было глубоких территориальных корней, то в Баку принялись лихорадочно «азербайджанизировать» все древние политические образования, существовавшие на территории Южного Кавказа и прилегающего к нему региона. В первую очередь это, естественно, коснулось исторически армянских и иранских территорий и, соответственно, армянского и иранского политического и культурного наследства.

В учебнике 1939 г., подготовленном Институтом истории Академии наук Азербайджанской ССР, и в его переработанном варианте 1941 г. азербайджанцы объявлялись автохтонными, отождествляясь с мидянами, каспиями, албанами и другими племенами, якобы населявшими территорию Азербайджана около 3000 лет назад. Утверждалось, что «немногочисленные» тюркские пришельцы, как более отсталые, растворялись, не оказав ощутимого влияния на «азербайджанский» народ. Поэтому необходима разработка истории Мидии как части вопроса о происхождении азербайджанского народа3. Поскольку основными предками азербайджанцев объявлялись ираноязычные мидяне, то азербайджанская государственность соответственно отождествлялась с Мидийским царством, а «первым известным древнеазербайджанским царем» назван царь Мидии Дейока. Азеров объявили «коренным» населением Мидии, а само коренное население — позднейшими пришельцами.

Помимо стремления отделить Азербайджан от Турции, отмежеваться от пантюркизма, после Второй мировой войны появился еще один побудительный мотив для зачисления Мидии в основные «предки» Азербайджана: подготавливаемый Сталиным при участии Баку раздел Ирана с выделением «Демократического» Азербайджана и «Демократического» Курдистана. Приступив к разработке мидийской версии, албанской еще не придавали большого значения. Но уже в новом издании «Истории Азербайджана», подготовленном тем же коллективом авторов в 1945–1946 гг., к мидянам, как «основным  предкам» азербайджанского народа, были добавлены албаны, якобы сохранившие традиции древней Мидии после ее завоевания персами. О языке и письменности албанов, также как и о языке мидийцев, не имевших ничего общего с азербайджанским диалектом турецкого языка, конечно, замалчивали.

Получив от партийно-государственных властей очередное задание написать историю Азербайджана заново, в Баку подготовили и в 1958–1962 гг. издали трех-томную «Историю Азербайджана». Наибольшой вклад в фальсификацию истории Азербайджана внесли З. Буниятов, тесно связанный с самим Г. Алиевым, и Ф. Мамедова.

Разрыв во времени между исчезновением Агванка и появлением тюркских предков Азербайджана в XI в. Буниятов решил просто: он переместил тюркизацию Агванка во времени — в IV–V вв.1, а коренное население Карабаха зачислил в предки азербайджанцев, представив их как «арменизированных» и обращенных в монофизитство албанов2. Комментируя концепцию Буниятова относительно армян Карабаха, американский исследователь Р. Хьюсен отмечал, что «она фактически выводила азербайджанцев и армян Карабаха от одних и тех же предков, что вполне соответствовало советской установке на сближение и слияние народов и практически оправдывало ассимиляцию армянского меньшинства азербайджанцами». Хьюсен усматривал в этом также «потенциальные претензии Азербайджана на земли Армянской ССР».

Произвольно корректируя установленные в исторической науке даты, азербайджанские фальсификаторы сомкнули несовпадающие по времени конец существования индоязычной Мидии с началом истории пространственно разделенной от них закуринской кавказоязычной Албании, а тех — с появившимися в регионе в XI в. тюркоязычными «кавказскими татарами».

Для устранения пространственного разрыва между тремя компонентами «непрерывной истории азербайджанского народа» южную границу Албании, проходившую до V в. по р. Куре, перенесли на р. Аракс. При этом азербайджанские фантазеры-фокусники от истории исключили реальную возможность того, что мидийцы как этнос были ассимилированы родственными персами. Не считаются они и с тем, что коренное население закуринской Албании с вторжением сельджуков не исчезло, а продолжало существовать в лезгинах и других народах Дагестана под властью персидских ханов в остром соперничестве с персидскими ханами Карабаха. Их не смущало и полное отсутствие в источниках подтверждения тезиса, будто населявшие Муганскую степь тюрки-кочевники составляли этнополитическую общность, а не считали себя частью иранского политического мира, как это имеет место до сих пор в иранской провинции Азербайджан.

Искусственная конструкция, созданная в целях экспансии, порождает множество вопросов, на которые азербайджанские историки ответа не дают. Обходя все противоречащие этой конструкции вопросы периодизации, локализации, этнического состава, языка, созданные ими политические образования выстраивались в один ряд, якобы отражающий последовательность развития «древнейшей в мире» азербайджанской государственности. Начинался этот список новоявленных предков от созданной в IX до н. э. племенами луллубеев и кутиев государственного образования Манна, затем следовали Мидия, существовавшая в VII–VI вв. до н. э. в эпоху эллинизма, и Мидия Атропатена, лежавшая к югу от Аракса. Утверждалось, что Мидия тяготела к «северным азербайджанским землям» — Албании, которую размещали в максимально широких пределах от р. Терека на севере до нижнего течения р. Куры и р. Аракса на юге.

Стремясь доказать «азербайджанскую самобытность» и государственную независимость Албании, азербайджанские историки не то, что искажали, а полностью игнорировали особые политические, культурные, религиозные и иные связи Агванка2 с Арменией. Отныне Манна, Мидия, Атропатена и Албания должны были рассматриваться не как консолидированные этносы со своими языками, а как «азербайджанские политические образования». Эти древневосточные государства представлялись как прямые предшественники азербайджанского государства.

Поскольку цель настоящего Сборника документов — это документальное освещение вопроса о происхождении, сущности и развитии территориального спора между Арменией и Азербайджаном, мы не вступаем в бессмысленную полемику с профессиональными фальсификаторами и ограничиваемся лишь приведением фактуры первоисточников, однозначно подтверждающих, что претензии Азербайджана на Албанию — грубая ложь, как и другие факты, на которые он ссылается с этой целью.

Сообщениям греко-римских первоисточников периода существования Армянского государства до времени раздела его территории двумя, как бы сейчас сказали, сверхдержавами Запада и Востока — Византийской империей и Сасанидской Персией, Азербайджан не может противопоставить ничего, кроме лжи. Что же касается более сложного периода истории Агванка, когда он вместе с частью территории собственно Армянского государства был преобразован в наместничество — марзпанство персидского царя, то мы ограничиваем свою задачу представлением документов, подтверждающих, что и в этот период сохранялись политические связи коренной Албании с армянским политическим миром. 

Население государственных образований, представляемых в качестве компонентов «древнейшего в мире» азербайджанского народа и мифического «азербайджанского государства», не говорило на тюркском языке азербайджанцев. Языком Мидии — была разновидность индоевропейского, в Атропатене говорили на персидском, Агванке — на нахско-дагестанском и армянском. Об этом азербайджанские историки молчат, зато лгут, будто на территории будущего Азербайджана «никогда не было слышно армянской речи».

Почему же при наличии на этих территориях «веками сформировавшегося азербайджанского народа» и «непрерывности существования азербайджанской государственности», албанский язык азербайджанцев исчез практически бесследно, не оставив никаких следов своего существования кроме нескольких обрывочных текстов?

Почему при «азербайджанской идентичности» албанского населения об Албании писали только армянские историки Мовсес Каланкатуаци, Киракос Гандзакеци и др., но не мифические азербайджано-албанские носители древнейшей цивилизации? Кому, если не армянам и говорящим по-армянски жителям Агванка, были адресованы написанные ими на армянском языке труды по истории Агванка?

В духе турко-азербайджанских традиций присвоения истории народов завоеванных ими стран в Баку вдруг стали утверждать, будто сами эти авторы, как и многие другие армянские деятели науки и культуры, были не армянами, а «арменизированными» азербайджанцами-албанами, а труды их были написаны не на армянском, а на «азербайджанско-албанском», но были уничтожены армянами.

Факт создания Месропом Маштоцом не только армянской, но и албанской письменности, сперва игнорировался, а потом стали утверждать, будто эта письменность была создана задолго до армянской. В албано-азербайджанца был превращен, в частности, и автор «Армянского судебника» Мхитар Гош, родившийся в Гандзаке (нынешней Гяндже) и закончивший свою жизнь на службе Киликийскому армянскому царству.

Тех, кого в Баку не сочли возможным азербайджанизировать, просто искажали. На государственном уровне стали переиздавать не только армянские, но и иностранные источники, прибегая к откровенным актам низкопробного мошенничества — изъятию из них всех свидетельств, противоречащих бакинской версии истории Карабаха.

Такой же экзекуции с целью азербайджанизации иранских территорий подверглись и иранские государственные деятели и деятели культуры. Создавая надуманные «концепции» и утверждая, будто азербайджанцы несколько раз сменяли свой язык, их авторы, по существу, отказывались от тюркской идентичности азербайджанцев. Сторонники турецкого происхождения азербайджанского народа обращали внимание на комичность концепции происхождения азербайджанского народа и государства на основе трех государственных образований древности, ни в одном из которых не говорили по-тюркски. Разделяя экспансионистские цели фальсификации истории, сторонники тюркского наследия предпочитали либо удревнять туркизацию, либо превращать самих тюрок в автохтонное население Юго-Восточного Закавказья. Утверждая местный характер тюркских предков, они стали заявлять, будто прародина тюрок находилась не в Центральной Азии, а в Западной. Возврат к пантюркистским концепциям происхождения азербайджанского народа и государства не случайно пришелся на конец 80-х — начало 90-х гг., когда в борьбе против армян, а потенциально и против Ирана, могла вновь пригодиться военно-политическая помощь Турции. 

Такая интерпретация происхождения азербайджанского народа, расходившаяся с идей «Великого Турана», не удовлетворяла приверженцев «классической» концепции пантюркизма. Расул-заде и другие авторы тюркистской концепции происхождения азербайджанцев скептически относились к возможности доказательства «автохтонного» становления тюрок в Малой Азии и на Южном Кавказе. Упор по-прежнему делался на миграции тюркских кочевников из азиатской прародины — Великого Турана. Сторонники этой концепции считали, что нашествие сельджуков в XI в. положило начало массовой тюркизации местного населения, что пришлые тюрки играли главную роль в формировании азербайджанского народа.

Албанов из этого процесса исключали, так как они были христиане. Это лишало азербайджанцев возможности обосновать свои территориальные претензии утверждением, будто они были «коренным населением» Кавказской Албании. Поэтому появилась версия ранней тюркизации местного населения или даже изначального туркоязычия, если не всех, то некоторых албанских племен. Изданный в Баку в 1984 г. сборник «К проблеме этногенеза азербайджанского народа» исходил, как отмечает российский исследователь В.Шнирельман, из установки, что отныне азербайджанский народ нужно было считать не только «автохтонным», но и изначально тюркоязычным. Азербайджанцы, становясь «автотохнами», вместе с тем «как бы возвращались в семью тюркских народов».

В конце 1980-х — начале 90-х гг., с началом новой фазы движения за свободу Карабаха как партийное руководство Азербайджана, так и лидеры НФА стали открыто поддерживать идеи пантюркизма. Борьба против этого политического течения была объявлена наследием культа личности Сталина. После обретения Азербайджаном международной правосубъектности идея создания «Великого Азербайджана», в зависимости от внешнеполитической конъюнктуры, то активизируется, то замалчивается. Первый президент Азербайджанской Республики Эльчибей открыто ставил этот вопрос. Ильхам Алиев, пытаясь решить в качестве первостепенной задачи проблему присвоения Нагорного Карабаха, следуя примеру Г. Алиева, воздерживается от открытых притязаний на иранскую провинцию Азербайджан.

Ссылаясь на надуманную «преемственную связь» азербайджанского государства с древней Кавказской Албанией, в Азербайджане пытаются связать практические интересы территориальной экспансии, рассчитывая на то, что это позволит выдвигать «исторические аргументы» в борьбе за Нагорный Карабах. Хотя официальной целью политики насильственного присоединения Нагорного Карабаха объявляется обеспечение «территориальной целостности» Азербайджана, на самом деле Баку стремится к расширению плацдарма для территориальной экспансии как на армянском, так и на иранском направлениях. Активно ведется идеологическая и военная подготовка для реализации идеи «Великого Азербайджана». Как и в прошлом, реализация программы пантюркистской экспансии предполагает активную военно-политическую поддержку Турции и негласную, но явную, поддержку США и Израиля.

«Нагорный Карабах в международном праве и мировой политике». Комментарии к документам. Том II / Д. ю. н., проф. Ю.Г. Барсегов, Москва, 2009